Беседы о книгах на темных кухнях

Юлия Никитина — художница родом из Салехарда, в своих графических романах воспевающая родной Север. Любить север намного сложнее, чем юг, — как сложнее сойтись на короткой ноге с молчаливым замкнутым человеком, нежели с легким разговорчивым солнышком. Но это не значит, что выбирать стоит всегда только легкие пути. Юлия в своей книге «Дневник штормов» рассказывает почему. Юлия Никитина. Дневник штормов : графический роман. — СПб.: Бумкнига, 2019. — 144 с., ил. Давно не встречала такой искренности, откровенности, такой теплоты и в хорошем смысле слова простоты. Юлия рассказывает, как ездила из Салехарда на несколько дней через Лабытнанги и Полярный Урал в Воркуту и до побережья Карского моря, о том, как жила у знакомой пары, ходила гулять по лесам и горам, видела оленей и четырехсотлетнюю лиственницу, пыталась объяснить собаке, что чай — это не еда, как стояла на краю земли, где «должна быть пустота, но ее нет. На берегу растут золотой корень и камнеломка. На холме — брошенная фактория и

Повесть с названием, как у книги по программированию, написана сухим описательным языком, без красот и ярких метафор, просто перечисляющим, что происходит, словно автор пишет не художественную книгу, а документацию или пользовательскую историю. Поскольку и герои в повести работают в IT -индустрии (главная героиня — своеобразный, но все-таки тестировщик, прямо как я), и сам автор айтишник, сведение текста только к сюжету имеет интересный эффект погружения в головы программистов, которые, конечно, не такие, как обычные люди (и теперь, спустя пять лет в разработке, я чуть лучше это понимаю). У них есть проблемы с выражением чувств, они стараются быть рациональными даже там, где это явно лишнее (например, в отношениях с людьми), они мыслят логически, и где-то это восхищает, а где-то от этого становится грустно. Такая скупость выразительных средств не мешает заглотить повесть целиком. Потому что тут все-таки есть эмоции: человеческие и не только. Есть история неразделенной любви и самопож

Уже десять лет пишу о книгах, и наконец поняла: писать объективно, как хотелось бы в идеале, просто невозможно. Литература — дело очень личное. Запомнившаяся, понравившаяся или возмутившая книга всегда затрагивает что-то важное – а если не затрагивает, то не запоминается, если вообще бывает прочитана до конца. Поэтому, прежде чем рассказать о книге Осы Эриксдоттер «Бойня» (в оригинале «Эпидемия»), мне хочется поделиться кое-чем личным. У меня есть знакомая, двинутая на худобе. Когда я довольно заметно поправилась после травмы, она начала в пассивно-агрессивной манере доносить до меня, как отвратительно быть жирной. Что такое для нее быть жирной? Все просто – не быть худой. Не гремишь костями, наблюдается попа, живот и полные плечи – ты жирная. Если с промежуточной стадией она еще готова мириться, то по-настоящему толстые люди для нее вообще не люди, будь они хоть в чем гениальны и круты. Когда я пересказала ей сюжет книги Эриксдоттер, она отреагировала резко: «Хорошо бы, чтобы та

Немецкий актер Кристиан Беркель, известный по фильмам «Бесславные ублюдки», «Бункер» и «Операция "Валькирия"», написал книгу. Да-да, можно поднимать бровь и выражать скепсис: в последнее время все пишут книги, особенно актеры. Но неожиданно «Яблоневое дерево» оказалось хорошей, честной, пронзительной историей — непридуманной, невымышленной. Ее можно отнести к жанру автофикшн, вот только Беркель создает художественную прозу из воспоминаний своей матери, а не из событий собственной жизни. Перед читателем разворачивается долгая история сближения родителей Беркеля, которая начинается между мировыми войнами и завершается в начале 1950-х годов. Сюжеты в жизни бывают поинтереснее всего, что можно вообразить. Любое историческое событие, шаблонизированное в массовом сознании, на самом деле распадается на миллионы индивидуальных историй, и в каждой есть нечто такое, что ломает шаблон. История Отто, отца автора, например, показывает, что время между мировыми войнами, тяжелое для немце

Маленькая изящная повесть с огромным внутренним миром. Ощущение, что прочитала большую многослойную фантастическую книгу, написанную, с одной стороны, в лучших традициях лучших представителей этого жанра, с другой – совершенно самобытную. Итак, Хелависа, Наталья О’Шей, лидер группы «Мельница», написала вещь в прозе. Понимаете, я слушаю Хелавису со времен, когда «Мельницы» еще не было, с 1997-го что ли года, когда по рукам ходили кассеты с записями хелависиных песен, написанных, в основном, на стихи классиков: Гумилева, Петрарки, Толкина, Цветаевой, Блока и многих-многих других. Но были там песни и на ее тексты: «Дорога сна», «Воин вереска», о, как они были дороги и любимы! Потом выходили новые и новые альбомы, где ее собственные стихи уже преобладали. Не всегда эти тексты мне по-настоящему нравились. Но они точно отвечали музыке, с которой шли в тандеме. Музыка, голос и текст – были всегда спаяны в одно, в этом единстве была их сила. И вдруг – проза. Мне было очень страшно даже нач

Я бы назвала фирменным приемом Кадзуо Исигуро грусть. В построении фразы, в диалогах, в сюжетах и описаниях, в каждой строчке каждой его книги – словно мерцание нагретого солнцем воздуха, ни в чем конкретном не проявленная, но очевидная сердцу грусть. Новый роман «Клара и солнце» не исключение. История ИП (искусственной подруги) Клары и девочки Джози на первый взгляд не выглядит такой уж грустной. Джози больна из-за того, что подверглась «форсированию», генному редактированию, и в процессе чтения мы узнаем, что той же процедуре подвергалась ее сестра, из-за этого погибшая. И что той же процедуре подвергаются вообще все дети этого мира, чьим родителям не наплевать на их судьбу, карьеру и жизнь в обществе. Они сознательно рискуют здоровьем детей, чтобы в будущем не подвергнуть их остракизму, да и самим не попасть под пресс общественного осуждения. Но Джози выздоравливает, взрослеет и поступает в колледж, а ее Клара, выполнив свою задачу, отправляется на заслуженный покой. Вроде бы хэпп

Признание: Орхана Памука, наверное, можно уже смело назвать одним из любимых моих писателей. Теперь, когда хочется отдохнуть душой, я просто беру еще одну его книгу (без определенной системы, просто любую) и читаю. В этот раз я прочитала роман «Имя мне – Красный» – вышедший в 1998 году (в 2001-м на русском), он, как гласит «Википедия», принес Памуку международную известность. И снова любимый мной спокойный ясный слог, в самой сердцевине рассказа – умиротворенность и мудрость человека, хорошо понимающего мир и людей. Нет-нет, никакого высокомерия, только ироничный прищур и грустная улыбка: вот вы какие, люди. Вот ты какой, мир. Это есть во всех его книгах, хотя у них разные сюжеты, герои и обстановка. Место действия снова Стамбул. Обычно Памук пишет именно о Стамбуле – с огромной любовью к этому городу. Вот в романе «Снег» действие происходило в Карсе, и книга получилась немного другая – злее, отстраненнее, словно автора вырвали из привычной обстановки. Действие романа «Имя мне – Кр

Несмотря на то, что книга вышла недавно, о ней уже много сказано, в том числе о том, что это пронзительная проза определенного поколения. И да, во мне, представителе этого поколения, она очень живо, больно и ясно отозвалась: «бухло, вписки, тусовки», незащищенность и вседозволенность, рынки и ларьки, «братва» и разборки — весь этот ландшафт мне хорошо знаком. Но дело в том, что эта книга все-таки шире, чем ностальгия с привкусом горечи, ее породившая, иначе она не пронзила бы столько сердец. Как и в любом сборнике, рассказы здесь не равнозначны — есть слабые и проходные, но те вершины, которые берет Алла Горбунова, не оставляют сомнений в том, что книга заслуженно замечена и награждена (пока я о ней писала, она получила премию «НОС»). Все рассказы, от совсем коротеньких, похожих то на притчи, то на дневниковые заметки, до сложных и длинных, объединяет незамысловатый, простоватый, без изысков язык. Удивительно для прозы поэта, что никакой поэзии в этих текстах как будто и нет. Горбунова

Книга – многослойный пирог. На жанровом уровне – фантастика, стим-панк, киношная псевдореальность, на уровне сборки – нарезка газетных статей, сценариев, аудиозаписей, дневников. Разрозненность и обрывочность возведена в принцип и почти доведена до абсурда. Словно читаешь стену, обклеенную случайными газетами. И все-таки здесь есть нерушимая цельность, возможная потому, что у автора есть главное высказывание. Его нельзя сформулировать одной фразой, нельзя сделать из него афоризм, и все-таки оно есть. И высказать его можно только вот этой мешаниной придуманных текстов о придуманной реальности.  Представьте себе девочку, живущую напоказ, под вечным взглядом камеры. С момента появления и до самого взросления у Северин нет ничего личного, она — часть кино, которое снимает ее отец: «меня тревожил ребенок, который мог не моргнув глазом три или четыре раза повторить рождественский восторг» , чтобы «это попало в конечную версию киноленты» . Конечно, «мы все начинаем с этой лжи. Наши родител

Давно и с интересом слежу за Верой и ее поэзией. Началось все с ее текстов в «Живом журнале», он тогда много значил в нашей жизни, там знакомились, влюблялись, заводили дружбу на века, изливали душу. Верины стихи читали все. Это было хорошо в ленте в качестве постов, но на самом деле не очень мне близко, хотя у меня было одно любимое стихотворение, которое я распечатанным носила в сумке. Любила я его не как стихотворение, а, скорее, как некий набор утешительных слов. Потом у Веры начали выходить книги, она стала считаться серьезным поэтом, а не милым чтивом из ЖЖ, а я несколько неожиданно для себя пошла учиться в Литинститут. Это стало хорошим поводом разобраться в Полозковских стихах уже по-честному, со всем литературоведческим арсеналом. И я написала работу по трем вышедшим на тот момент книгам: «Фотосинтез», «Непоэмание», «Осточерчение». После я подзабыла про Веру и не следила за ней. Повод узнать, как она и что с ней, появился год назад, когда я писала для Rara Avis статью о совр

Надо сказать, что с букеровскими лауреатами у меня не просто не складывается – почти все, что я читала из букеровского списка, вызывало у меня резкое отторжение. И вот первая вещь, которая мне условно понравилась, хотя и не целиком (возможно, потому что Букера она получила давно, в 1992 году). Еще одно отступление – нет, я не смотрела тот самый фильм, это сильно освободило и усилило мои впечатления от книги. Теперь, конечно, посмотрю. Вкратце сюжет: действие происходит в Италии в конце Второй мировой войны, конкретно в течение весны и лета 1945 года. На покинутой старинной, очень красивой и, скорее всего, заминированной вилле оказываются четверо: канадская медсестра Хана, неизвестный поначалу «английский пациент», за которым она ухаживает, канадский знакомый Ханы с живописным именем Дэвид Караваджо и индус, сапер английской армии Кирпал Сингх, которого все зовут просто Кип. Обложка аудиокниги с сайта Litres.ru Начало идеальное. Первые главы полны деталей, подробностей, тревожащих д

Британка Оливия Лэнг написала не очень много книг, а художественную и вовсе только одну. Я пока ничего больше не читала, хотя заинтересована, а эту книгу выбрала из-за подзаголовка: известно же, что писатели, особенно великие, почти все пьют, и это явно как-то связано с писательством. Открывая книгу, я предвкушала крепкий нонфикшн, который выстроит давно интуитивно подмеченную связь между прозой высокого напряжения и тягой к алкоголю, сигаретам, наркотикам и прочему. Хотя бы про алкоголь и творчество, конечно, хотелось. Кое-что от этой книги я получила, но немного не то, чего ожидала. Я могла бы опять порыдать о том, что авторы как будто специально пишут вместо хорошей публицистики не пойми что, но тут явно не тривиальный случай. Книга – помесь личных впечатлений Оливии от поездки по США, в которую она подалась, чтобы лично посетить места пьяных и творческих подвигов нескольких выбранных ею писателей, анализа творчества этих писателей, посвящения в детали их биографии с акцентом, кон