Книга – многослойный пирог. На жанровом уровне – фантастика, стим-панк, киношная псевдореальность, на уровне сборки – нарезка газетных статей, сценариев, аудиозаписей, дневников. Разрозненность и обрывочность возведена в принцип и почти доведена до абсурда. Словно читаешь стену, обклеенную случайными газетами. И все-таки здесь есть нерушимая цельность, возможная потому, что у автора есть главное высказывание. Его нельзя сформулировать одной фразой, нельзя сделать из него афоризм, и все-таки оно есть. И высказать его можно только вот этой мешаниной придуманных текстов о придуманной реальности.
Представьте себе девочку, живущую напоказ, под вечным взглядом камеры. С момента появления и до самого взросления у Северин нет ничего личного, она — часть кино, которое снимает ее отец: «меня тревожил ребенок, который мог не моргнув глазом три или четыре раза повторить рождественский восторг», чтобы «это попало в конечную версию киноленты». Конечно, «мы все начинаем с этой лжи. Наши родители рассказывают нам, с чего мы начались, и у них над этим полный контроль. С годами они меняют историю — они знают, что меняют её, и мы знаем, что они её изменили, но мы просто позволяем им это делать. Они искажают детали, чтобы отразить то, кем мы стали теперь, чтобы у случившегося появился смысл: ты такой-то, потому что случилось то-то. Мы подарили тебе одеяло с птичками, и теперь ты стал пилотом, как мило!» Но в случае с Северин не только момент беспамятного детства — вся ее жизнь под отцовским крылышком была отснята и смонтирована так, чтобы выглядеть «чуть лучше, чуть ярче, чуть симметричнее и самую малость загадочней», чтобы люди видели это, а не «твои глупые, неточные воспоминания и неуклюжую погоню за счастьем».
В итоге дочь режиссера сама становится режиссером — этого сложно избежать. Но в отличие от отца, который снимает игровое готическое кино, дочь становится документалисткой — и это противостояние тоже неизбежно: «Если я всё разрежу на части и снова сошью, вы можете не понять того, что я пыталась сказать на протяжении всей жизни: любая история — искусная ложь, которую рассказывают для того, чтобы скрыть реальный мир от бедолаг, которые в нём живут. Я не могу вам лгать. В эту игру играет мой отец, и меня уже в четыре года от неё тошнило».
Казалось бы, фабула сама по себе богата, открывает массу возможностей для высказывания, можно бы ею и ограничиться, но это лишь один из множества слоев. Здесь и проблема адаптации человека в чуждых — физически и эмоционально — мирах, и вопрос этичности эксплуатации животных ради человеческого существования, и природа, которая мстит, и — один из самых важных моментов, производящих наибольшее впечатление, — неточность восприятия и вспоминания реальности и еще более неточное преломление ее в творчестве, искажение фактов, фантазирование до тех пор, пока все не идет рябью и не превращается в фарс.
Желание Северин снимать все в точности, как на самом деле, —
ее протест против детства, проведенного в зыбком ненастоящем придуманном мире.
Но полное выражение всей правды невозможно, даже если очень этого хочешь.
Однажды Северин исчезает вместе со съемочной группой и оставляет после себя
загадку. Ее отец, не выносящий историй без концовки, снимает художественный
фильм о последней экспедиции дочери. Конечно, он все придумывает, ведь никто не
знает, что произошло на самом деле. Но его версия вдруг оказывается очень
реалистичной. Так и остается подвешенным этот вопрос: что есть правда? что есть
выдумка? что есть плод воображения, а что — объективная реальность? Морально
искалеченный киноиндустрией отец Северин хочет «переснять» жизнь дочери: «Хочу
вернуться и начать заново. С первого кадра. <...> На этот раз я всё
сделаю правильно. Я могу лучше. Просто нужен ещё один дубль».
Книга построена таким образом, что скоро читатель сам начинает увязать в этих зыбучих песках то ли киносъемок, то ли нуарного детектива, то ли философского трактата, то ли стопки забракованных сценариев. Что есть реальность в пространстве этой книги? Внятного ответа мы так и не получим.
Зато получим множество метких, афористичных и часто саркастических замечаний о жизни и отношениях. Вроде: «Сделаться разбалованным легко — немного вкуса, немного покоя, впустить луч света, и внезапно ничто уже не кажется хорошим, если оно не превосходит последнее роскошество», или «Творческие люди на самом деле не беседуют. Они просто ждут своей очереди, чтобы рассказать историю», или «И всё-таки я его любила. Он никогда не возражал, если я по неделе не снимала пижаму и не расчёсывала волосы. Для мужчины это хорошее качество», или «Ничто хорошее не длится вечно, поскольку люди ужасны, и мы чувствуем — мы чувствуем! — что если бы не эта присущая нам ужасность, мы бы успели забраться гораздо дальше. Больше всего сделать. И лучше», и еще «...мы миновали несколько открытых дверей и заглянули внутрь — мы люди, мы всегда должны поглядеть».
Жаль только, что эти кусочки — как редкие ценные вещички на барахолке. «Сияние» — яркий пример отличной задумки, которая увязла в собственной сложности. Главный недостаток продолжает главное же достоинство: многослойность приводит к запутанности и разрозненности кусочков, из которых собран роман. Помимо самой по себе сложной сборки скачет и хронотоп (и приведенный в начале книги таймлайн в процессе чтения становится жизненно необходим, иначе можно совсем запутаться), перед читателем проходит множество персонажей, связанных с личностью Северин или имеющих отношение к киношному миру, которому она принадлежит. Множество характеров ставит перед автором непростую задачу, с которой она не очень хорошо справляется, возможно, намеренно: все персонажи получились одинаковые. Они говорят одним языком, одинаково шутят и имеют примерно одно и то же мировоззрение (видимо, принадлежащее Кэтрин Валенте). Из-за путаницы и вот этой однобокости, а еще множества проходных эпизодов, постоянно разрывающих ткань текста, в какой-то момент читать становится скучно, и надо усилием воли заставлять себя продолжать: все-таки детективная линия, в которой расследуется исчезновение Северин, захватывает, и хочется узнать, что в конце. Интересно и то, что до последнего непонятно, ждет ли читателя отгадка. И в этом смысле финал действительно удивляет — несмотря на все недостатки повествования, книгу стоит дочитать до конца.
Отдельным пунктом отмечу созданный Валенте мир, где еще в 19 веке вся Солнечная система заселена выходцами с Земли. Это явный привет фантастике рубежа 19-20 веков, когда космос казался ближе и доступнее. Альтернативность реальности напомнила мне «Аду» Набокова — люди как будто такие же, но мир словно вывернут, детали не совпадают, есть маленькие искажения, как во сне, и это тоже играет на общее ощущение зыбкости и фантомности, еще больше смещает и разрушает чувство реальности. Несмотря на обрывочность описаний мира, представление о нем остается цельным, и хочется еще что-то почитать, но с историей попроще. Мир этот интересен сам по себе настолько, что, кажется, в этих декорациях зайдет любой сюжет. Хочется больше узнать о жизни землян на Уране, о венерианских мальцовых китах, о том, как живут на других планетах, которых в этом романе автор лишь слегка касается. И еще аплодисменты мифологическому — еще одному — слою книги: так тонко, так ненавязчиво вплетены древние мифы (шумерские, греческие, средневековые) в стимпанковскую реальность, такой чувствуется огромный культурный бэкграунд (Валенте — бакалавр классической филологии, и явно не только для корочки).
Писательница говорит о постмодернизме так: «Сломайте это.
Будет красиво». Мне кажется, это годится и в качестве ее собственного девиза.
Потому что несмотря на недостатки и некоторые провисания (все-таки это не та
книга, которая читается на одном дыхании), Валенте действительно ломает очень
красиво.
Комментарии
Отправить комментарий